Невероятная книга. Написана несколько корявым языком, но общая мысль передана верно. И форма подачи мысли нравится. Еще один довод в пользу того, чтобы совсем отказаться от матов, отказаться от злых мыслей. Они все равно только разрушают. И все.. Не хочу разрушения..
Цитаты:читать дальшеИз всех игрушек люди – самые интересные.
Еще отец говорил, что брань похожа на болезнь – как только ты попадаешь в плохую компанию, ты заражаешься.
В детстве все мы принимали громадные решения по поводу чепухи.
Если все начнут умирать, взявшись за руки...
А здешние звезды похожи на хризантемы
Как вам ситуация – тебя возможно убьет неизвестное, но став известным, оно убьет тебя наверняка.
Веселая «про себя», а не для всех.
– Я думаю, эта книжка написана так, что она не сможет умереть. Даже тогда, когда люди совершенно разучатся понимать ее. Она живет совсем независимо от нашего понимания.
Почему-то в опасных ситуациях люди больше нуждаются в чувствах. Они влюбляются в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. Причем норовят влюбиться треугольником.
Двадцатый век на Земле был отмечен печатью некоего отчаянного, почти параноидального стремления к природе. Люди сбросили цилиндры фраки и кринолины, а надели короткие юбки и спортивные майки. Загар вошел в моду, оттеснив бледную томность. Сексуальная революция обнажила и упростила все то, что наивно скрывалось веками. Пошлость стала обязательным элементом жизни. Лучшим местом для отдыха стала дикая природа – чем диче, тем лучше. Каждая страна (а стран тогда расплодилось немало) считала делом чести построить побольше заповедников.
Не убивай. не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства, не пожелай жены ближнего своего, почитай отца и мать свою, не произноси имени Господа напрасно.
Обыкновенная чепуха, которая перестала что-то значить еще много поколений назад. Такое пишут и на Земле. Убивать иногда приходится. Воровать незачем.
Ложных свидетельств не требуют. Не прелюбодействовать нельзя, ведь брак не существует. Поэтому и чужие жены исчезли. Отца и мать почитают лишь те, кто их имеют. Меня женщина не рождала и отца своего я не знаю, как мне его почитать? А имя какого-то Господа? Я не знаю его имени.
– Больно, но мое счастье настолько велико, что боль его только оттеняет.
В человеке слишком много бесполезных и опасных желаний. С ними нужно бороться и их можно победить.
– Если бы я был ненормальным, я бы не сидел в этом кресле. Вот так. И я никого и никогда не оскорблял, даже если человек этого заслуживал. И я никогда не позволял оскорблять себя. Поэтому выбирай слова. И я считаю, что Гессе предложил нам правильную идею. На месте Бэты я бы вначале терпел, а потом не выдержал и сорвался. Я бы уничтожил людей. Они хуже всякого вируса.
Спать и видеть сны. Ее сны были более интересными, чем ее дневная жизнь.
Если человек собирается припомнить, он никогда не станет предупреждать об этом. Если он не совершенный болван, конечно, и если не просто ребенок.
– А что такое жалко?
– Это плохое настроение, когда делаешь кому-то плохое.
Красивому самоубийству не мог научить ни один учебник (а учебники издавались – во все века издается то, что пользуется спросом), красивое самоубийство человек готовил всю жизнь и оно было логическим завершением, венцом жизни, полностью направленной к единственной вершине – умереть красиво.
В нем жило чувство ребенка, который забыл вырасти, – чувство, говорящее о том, что весь мир вокруг придуман специально для тебя и лишь ты один в нем реален, все остальные могут рождаться, радоваться, драться или умирать, но тебя самого это ни как не касается. Потому что это твой мир. Потому что это только твое – и эти травы и это облако, и эта радость преследования и это солнце, которое садится так быстро.
«Прощай» – это и значит «прости».
– В словах вложено намного больше, чем мы вкладываем в них. Прощай и ты.
Генерала Швассмана казнили тайно, на рассвете, по древней традиции – на рассвете казнить приятнее. И дышится легче, и меньше хочется умирать.
И все мы как один умрем в борьбе за это – вспомнил он слова древней песни. Те люди тоже любили умирать и убивать. Так любили, что даже не знали, за что именно они поголовно умрут. Им и не интересно было знать. Просто – «за это».
Женская душа оставалась непознанной даже в двадцать втором веке, никакая психолингвистика с генетикой ее не объясняли.