Помнить о гибискусе.
Понравилось, в итоге, далеко не все из этого сборника. Причем, первые рассказы очень впечатлили, а последние - уже были скучны.
Далее, цитаты:
читать дальшеМожно перечитывать книги, но перевязать пуловер - это уже происшествие.
а у Ремы такие руки, хочется плакать, и чтобы они гладили тебе волосы вечно: так сладко, словно вот-вот умрешь или словно ешь ванильные пирожные с кремом, они и руки Ремы - лучшее, что есть в жизни.
Эти ночные мысли, такие ночные...
За свою жизнь я столько раз запирал чемоданы, провел столько часов, собирая вещи перед путешествиями, которые никуда не привели, что весь четверг заполонили ремни и тени, потому что при виде чемоданных ремней мне словно мерещатся тени, тени от хлыста, которым меня истязают как-то исподволь, хитроумнейшим и невероятно жестоким образом.
каждый юбилей - это ворота, распахнутые для человеческой глупости
Это может показаться шуткой, но мы бессмертны. К этой мысли я пришел от обратного. а еще потому. что знаю одного смертного.
Как обычно в середине года, меня охватывает неудержимое желание вновь повидать старых друзей, хотя пути наши давно уже разошлись по тысяче причин, которые жизнь постепенно приучает нас брать в расчет.
Кто-то из нас должен писать, и пусть лучше я, раз уж я умер и могу быть совершенно беспристрастным. Пусть лучше я, раз мои глаза не видят ничего, кроме неба, и никто не мешает мне думать, не мешает писать (вот ползет облако с серой кромкой), не мешает рыться в собственной памяти. Пусть - я, раз уж я умер, но и жив, да-да, тут нет никакого обмана, и все со временем проясниться.
Есть много способов преодолевать мучительное Ничто, и один из лучших - фотография. Но учиться фотографировать надо с детских лет, потому что без дисциплины, без хорошего глаза, эстетического воспитания и твердых пальцев - ничего не выйдет. Речь здесь вовсе не о том, чтобы под стать репортерской братии терпеливо стряпать очередные фальшивки или вовремя схватить нелепую позу какой-нибудь важной персоны. Это уже вопрос особый. Речь о том, что с хорошей камерой в руках просто грех, самый настоящий грех упустить короткую вспышку солнечного лучика, рикошетом отлетевшего от старого камня или девчонку - косы по ветру, - бегущую с булками и бутылкой молока. Мишель давно понял, что фотограф не властен смотреть на мир собственными глазами - коварная камера везде и всюду навязывает ему свою волю
Наши привычки - это большой гербарий.
Если у человека есть банка кофе, значит, он еще не совсем погиб, еще проятнет немного.
- Бруно, если бы я только мог жить, как в эти минуты или как в музыке, когда кремя тоже идет по-другому... Ты понимаешь, сколько всего могло бы произойти за полторы минуты... Тогда люди, не только я, а и ты, и она, и все парни, могли бы жить сотни лет, если бы мы нашли такое "другое" время - мы могли бы прожить в тысячу раз дольше, чем живем, глядя на эти чертовы часы, идиотски считая минуты и завтрашние дни...
Стремление к чему-то навстречу никогда не может означать бегства, хотя место встречи всякий раз и отдаляется. А то, что остается позади, Джонни игнорирует или гордо презирает.
Его завоевания - как сновидения: он забывает о них, очнувшись от апплодисментов, возвращающих его назад издалека, оттуда, куда он уносится, переживая свои четверть часа за какие-то полторы минуты.
В жизни настоящие трудности - совсем иные, они вокруг нас - это все то, что людям представляется самым простым да обычным. Смотреть и видеть, например, или понимать собаку или кошку. Вот это трудно, чертовски трудно. Вчера вечером я почему-то стал глядеть на себя в зеркало, и, верь не верь, это было страшно трудно, я чуть не скатился с кровати. Представь себе, что ты со стороны увидел себя - одного этого хватит, чтобы обалдеть на полчаса. Ведь в действительности же этот тип в зеркале - не я: мне сразу стало ясно, что не я. Душой почувствовал, а уж если почувствуешь...
- В хлебе - своя суть жизни, - бормочет Джонни, закрывая лицо руками. - А я осмеливаюсь брать его, резать, совать себе в рот. И ничего не происходит, я вижу. Вот это-то самое страшное. Ты понимаешь, как это страшно, что ничего не происходит? Режешь хлеб, вонзаешь в него нож, а вокруг все по-старому. Нет, это немыслимо, Бруно.
Джонни - сам преследователь, а не преследуемый, что все его жизненные срывы - это неудачи охотника, а не броски затравленного зверя. Никому не дано знать, за чем гонится Джонни, но преследование неудержимо, оно во всем
А я был словно рядом с самим собой, и для меня не существовало ни Нью-Йорка, ни, главное, времени, ни "потом"... Не существовало никакого "потом"... На какой-то миг было лишь "всегда"...
- Все равно плюю я на твоего Бога, - бормочет Джонни. - Ты меня туда не впутывай, я не разрешаю. А если он взаправду стоит по ту сторону двери - будь он проклят. Невелика заслуга попасть туда, если от него зависит - открыть тебе дверь или нет. Надо самому вышибить дверь ногами, вот и все. Разбить вдребезги, извалять в дерьме, ... на нее. Тогда, в Нью-Йорке, я было поверил, что открыл дверь своей музыкой, но, когда кончил играть, этот проклятый захлопнул ее перед самым моим носом - и все потому, что я никогда ему не молился и в жизни не буду молиться, потому, что я знать не желаю этого продажного лакея, открывающего двери за подачки, этого...
Какое чудесное заниятие: идти по бульвару Араго и считать деревья, и у каждого пятого каштана задерживаться на мгновение, стоя на одной ноге, пока кто-нибудь на тебя не посмотрит, и тогда издать короткий боевой клич и крутануться волчком, расставив руки широко, почти как птица какуй - крылья, где-нибудь на севере Аргентины.
но театр и есть пакт с абсурдом, действенное и роскошно обставленное проведение абсурда в жизнь.
Следовало лишь, как при фотографировании, так установить аппарат, чтобы тот, кого снимают, оказался в кадре, а тень фотографа не сделала бы его безногим.
Никому нет дела до нашей жизни, я предлагаю тебе свободу и молчание. Еще более крепкие, вечные узы свяжут меня с тобою, если ты будешь свободной. Вступи мы в брак, я чувствовал бы себя твоим палачом всякий раз, как ты входила бы в мою комнату с розой в руке.
девушка, сидевшая напротив меня и на меня не смотревшая, а устремившая невидящий взор на это временное скопище людей, где каждый притворяется, что смотрит куда-то в сторону, только, упаси Бог, не на ближнего своего. Разве лишь дети прямо и открыто глядят нам в глаза, пока их тоже не научат смотреть мимо, смотреть не видя, с этаким гражданственным игнорированием любого соседа, любых интимных контактов, когда всяк съеживается в собственном мыльном пузыре, заключает себя в скобки, заботливо отгораживаясь миллиметровой воздушной прокладкой от чужих локтей и коленей
Всегда есть нечто пугающее в любом обращении к будущему. ведь даже простое познание настоящего - настоящий туман и расплывчатость, ведь даже категория вечного пространства-времени, где мы с вами - феномен мгновения, которое исчезает в тот самый момент, когда мы подумали о нем, скорее рабочая гипотеза, нежели хоть как-то доказанная реальность.
но, когда любишь долго и нежно, когда растягиваешь удовольствие от ожидания, естественней всего выбрать годы улитковые.
мир фантазий моих так широк и разнообразен, что я сам не перестаю удивляться.
противостояние один на один с ничто, распадающееся на целый ряд субничто, не поддащихся никакому словесному выражению
Далее, цитаты:
читать дальшеМожно перечитывать книги, но перевязать пуловер - это уже происшествие.
а у Ремы такие руки, хочется плакать, и чтобы они гладили тебе волосы вечно: так сладко, словно вот-вот умрешь или словно ешь ванильные пирожные с кремом, они и руки Ремы - лучшее, что есть в жизни.
Эти ночные мысли, такие ночные...
За свою жизнь я столько раз запирал чемоданы, провел столько часов, собирая вещи перед путешествиями, которые никуда не привели, что весь четверг заполонили ремни и тени, потому что при виде чемоданных ремней мне словно мерещатся тени, тени от хлыста, которым меня истязают как-то исподволь, хитроумнейшим и невероятно жестоким образом.
каждый юбилей - это ворота, распахнутые для человеческой глупости
Это может показаться шуткой, но мы бессмертны. К этой мысли я пришел от обратного. а еще потому. что знаю одного смертного.
Как обычно в середине года, меня охватывает неудержимое желание вновь повидать старых друзей, хотя пути наши давно уже разошлись по тысяче причин, которые жизнь постепенно приучает нас брать в расчет.
Кто-то из нас должен писать, и пусть лучше я, раз уж я умер и могу быть совершенно беспристрастным. Пусть лучше я, раз мои глаза не видят ничего, кроме неба, и никто не мешает мне думать, не мешает писать (вот ползет облако с серой кромкой), не мешает рыться в собственной памяти. Пусть - я, раз уж я умер, но и жив, да-да, тут нет никакого обмана, и все со временем проясниться.
Есть много способов преодолевать мучительное Ничто, и один из лучших - фотография. Но учиться фотографировать надо с детских лет, потому что без дисциплины, без хорошего глаза, эстетического воспитания и твердых пальцев - ничего не выйдет. Речь здесь вовсе не о том, чтобы под стать репортерской братии терпеливо стряпать очередные фальшивки или вовремя схватить нелепую позу какой-нибудь важной персоны. Это уже вопрос особый. Речь о том, что с хорошей камерой в руках просто грех, самый настоящий грех упустить короткую вспышку солнечного лучика, рикошетом отлетевшего от старого камня или девчонку - косы по ветру, - бегущую с булками и бутылкой молока. Мишель давно понял, что фотограф не властен смотреть на мир собственными глазами - коварная камера везде и всюду навязывает ему свою волю
Наши привычки - это большой гербарий.
Если у человека есть банка кофе, значит, он еще не совсем погиб, еще проятнет немного.
- Бруно, если бы я только мог жить, как в эти минуты или как в музыке, когда кремя тоже идет по-другому... Ты понимаешь, сколько всего могло бы произойти за полторы минуты... Тогда люди, не только я, а и ты, и она, и все парни, могли бы жить сотни лет, если бы мы нашли такое "другое" время - мы могли бы прожить в тысячу раз дольше, чем живем, глядя на эти чертовы часы, идиотски считая минуты и завтрашние дни...
Стремление к чему-то навстречу никогда не может означать бегства, хотя место встречи всякий раз и отдаляется. А то, что остается позади, Джонни игнорирует или гордо презирает.
Его завоевания - как сновидения: он забывает о них, очнувшись от апплодисментов, возвращающих его назад издалека, оттуда, куда он уносится, переживая свои четверть часа за какие-то полторы минуты.
В жизни настоящие трудности - совсем иные, они вокруг нас - это все то, что людям представляется самым простым да обычным. Смотреть и видеть, например, или понимать собаку или кошку. Вот это трудно, чертовски трудно. Вчера вечером я почему-то стал глядеть на себя в зеркало, и, верь не верь, это было страшно трудно, я чуть не скатился с кровати. Представь себе, что ты со стороны увидел себя - одного этого хватит, чтобы обалдеть на полчаса. Ведь в действительности же этот тип в зеркале - не я: мне сразу стало ясно, что не я. Душой почувствовал, а уж если почувствуешь...
- В хлебе - своя суть жизни, - бормочет Джонни, закрывая лицо руками. - А я осмеливаюсь брать его, резать, совать себе в рот. И ничего не происходит, я вижу. Вот это-то самое страшное. Ты понимаешь, как это страшно, что ничего не происходит? Режешь хлеб, вонзаешь в него нож, а вокруг все по-старому. Нет, это немыслимо, Бруно.
Джонни - сам преследователь, а не преследуемый, что все его жизненные срывы - это неудачи охотника, а не броски затравленного зверя. Никому не дано знать, за чем гонится Джонни, но преследование неудержимо, оно во всем
А я был словно рядом с самим собой, и для меня не существовало ни Нью-Йорка, ни, главное, времени, ни "потом"... Не существовало никакого "потом"... На какой-то миг было лишь "всегда"...
- Все равно плюю я на твоего Бога, - бормочет Джонни. - Ты меня туда не впутывай, я не разрешаю. А если он взаправду стоит по ту сторону двери - будь он проклят. Невелика заслуга попасть туда, если от него зависит - открыть тебе дверь или нет. Надо самому вышибить дверь ногами, вот и все. Разбить вдребезги, извалять в дерьме, ... на нее. Тогда, в Нью-Йорке, я было поверил, что открыл дверь своей музыкой, но, когда кончил играть, этот проклятый захлопнул ее перед самым моим носом - и все потому, что я никогда ему не молился и в жизни не буду молиться, потому, что я знать не желаю этого продажного лакея, открывающего двери за подачки, этого...
Какое чудесное заниятие: идти по бульвару Араго и считать деревья, и у каждого пятого каштана задерживаться на мгновение, стоя на одной ноге, пока кто-нибудь на тебя не посмотрит, и тогда издать короткий боевой клич и крутануться волчком, расставив руки широко, почти как птица какуй - крылья, где-нибудь на севере Аргентины.
но театр и есть пакт с абсурдом, действенное и роскошно обставленное проведение абсурда в жизнь.
Следовало лишь, как при фотографировании, так установить аппарат, чтобы тот, кого снимают, оказался в кадре, а тень фотографа не сделала бы его безногим.
Никому нет дела до нашей жизни, я предлагаю тебе свободу и молчание. Еще более крепкие, вечные узы свяжут меня с тобою, если ты будешь свободной. Вступи мы в брак, я чувствовал бы себя твоим палачом всякий раз, как ты входила бы в мою комнату с розой в руке.
девушка, сидевшая напротив меня и на меня не смотревшая, а устремившая невидящий взор на это временное скопище людей, где каждый притворяется, что смотрит куда-то в сторону, только, упаси Бог, не на ближнего своего. Разве лишь дети прямо и открыто глядят нам в глаза, пока их тоже не научат смотреть мимо, смотреть не видя, с этаким гражданственным игнорированием любого соседа, любых интимных контактов, когда всяк съеживается в собственном мыльном пузыре, заключает себя в скобки, заботливо отгораживаясь миллиметровой воздушной прокладкой от чужих локтей и коленей
Всегда есть нечто пугающее в любом обращении к будущему. ведь даже простое познание настоящего - настоящий туман и расплывчатость, ведь даже категория вечного пространства-времени, где мы с вами - феномен мгновения, которое исчезает в тот самый момент, когда мы подумали о нем, скорее рабочая гипотеза, нежели хоть как-то доказанная реальность.
но, когда любишь долго и нежно, когда растягиваешь удовольствие от ожидания, естественней всего выбрать годы улитковые.
мир фантазий моих так широк и разнообразен, что я сам не перестаю удивляться.
противостояние один на один с ничто, распадающееся на целый ряд субничто, не поддащихся никакому словесному выражению
@темы: книги